Мельников Алексей

Рисунки Е.Нистратовой

Держатель Мысли

Солнечное утро, приятное утро уже наступило, мама брякала на кухне посудой и напевала что-то, периодически понижая голос до невнятного бормотания. Рему еще хотелось поваляться, потянуться и расслабиться, но утро было особенное, хотя нет, это было утро особенного дня. Сегодня Рем должен впервые попробовать себя в качестве держателя Мысли. Не каждому выпадает такое счастье – стать держателем Мысли. Много, очень много тут завязано – и наследственность, и особенности строения организма, а главное – мозга. Ну, со здоровьем и с мозгом у Рема было все в порядке, а отец его пять лет работал держателем Мысли. А потом ушел, ушел странно и непонятно. Он очень любил жену и Рема. По крайней мере, так говорила мама. И добавляла грустно – иногда держатели уходят. Куда? А кто его знает. Уходят, и все. Исчезают из нашей жизни. Мы должны прощать их. Держатель – тяжелая работа, и простому человеку с ней не справиться. А Мысль – это главное во всем. В экономике, в образовании, в науке. Все припадают к Мысли, как к прохладному роднику в жаркий день. И она еще никому не отказала. Кстати, отец ушел, убедившись в правильном моем развитии и воспитании, а также прочем достатке. И я годами в школе черпал знания от Мысли, втайне лелея надежду стать держателем. Поражало только одно – держатели были скромными и молчаливыми людьми, но безмерно добрыми и ласковыми. И, удивительно, о работе своей никогда не рассказывали. Ну ничего, это можно исправить. Я это исправлю. Рем пружинисто и бодро вскочил, решительно откинув одеяло, и натянул плавки и спортивные трусы (ну, нравилось ему спать голым). По раз и навсегда заведенному распорядку дня, записанному уже на подсознательном уровне, да чего там, на клеточном, на уровне ДНК, в повышенном скоростном режиме проделал обычные утренние физические упражнения. Затем Рем выпрыгнул в окно, побегал в том же темпе по дорожкам сада. В саду росли липы, клены и тополя.

А все-таки приятно, когда держателям положены подобные льготы. Такой дом и такой сад. Наследство отца. Я в касте держателей. Бегом, бегом в летний душ. Здорово, все будут не то чтобы завидовать, но уважать, без сомнения. И буду я почетным гражданином. А по нечетным? – вспомнилась мне глупая шутка, и сразу стало грустно. И вода стала холодной. Нет, никуда я не уйду. Я молод, силен, умен. И Николь посмотрит на меня благосклонно, не посмеет нос задирать и высмеивать меня прилюдно.

Рем растерся большим мохнатым полотенцем, не торопясь подошел к окну своей спальни и легко взобрался обратно. Постепенно Рем переводил свой организм в режим приема пищи. Близился завтрак и время тщательного трехминутного расслабления мозга. Это необходимо для работы. Так говорил инструктор.

Где ты, мой Ромул? Сейчас бы позавтракали вместе...

— Ремик, ты проснулся. Славно. А я приготовила твой любимый салат из помидоров и пирог с рыбой. – В комнату Рема заглянула мама и буквально расплылась в улыбке. – У тебя сегодня день будет трудный, ты должен хорошо позавтракать.

Мама была очень красивой женщиной в свое время. Да и сейчас неплохо выглядит. Стройная фигура в махровом халате. Узкое худое лицо, немного острый подбородок, большие зеленые глаза, нос вздернут слегка. Две короткие рыжие косички, как у девочки. Режим наибольшего благоприятствования утренним взорам семьи.

— Нет, мама, оставь салат и сок. Остальное не нужно. Я должен быть в форме, а не расслабленный с полным животом. Извини, конечно. Ты всегда готовишь очень вкусно.

— Ладно, как ты хочешь, так и будет. Успокойся, не нервничай. Я все понимаю. Трудный и счастливый день. Для тебя счастливый...

— Мама, ты чего?

— А вдруг ты уйдешь. Как другие...

— Не уйду, мама. Даю слово. Пойдем завтракать, в конце концов. Я есть хочу.

Рем обнял маму за плечи, и они, смеясь, двинулись завтракать.

Три минуты в режиме абсолютного расслабления мозга сделали свое дело, и Рем вернулся к жизни сосредоточенным и целеустремленным. Он вышел из дома и в режиме делового перемещения двинулся к центру, благо пешком минут пятнадцать до Мыследержателя. Странно, но Мыследержатель окружен аккуратной растительностью, по ранжиру посажеными елками и пихтами. Везде подстриженная трава, неширокие асфальтовые дорожки с идеально прямыми поребриками. Никакого транспорта нет и в помине. Чудесное место... Благоприятны режимы прогулок и неспешной беседы.

Рем все в том же режиме делового перемещения ступил на одну из радиальных дорожек, сходящихся к главному подъезду Мыследержателя. Уже через секунду настрой был нарушен появлением Николь. Николь – девушка очаровательная, сероглазая, длинноволосая, спортивная фигура – Николь занимается фигурным катанием. Лицо круглое, детское почти. Любит одежду просторную и полупрозрачную, а также босоножки. В такую погоду подобное можно себе позволить. Но сегодня глаза Николь были немного красные и слегка припухшие. Для нее это было неестественно.

— Наверное, море выйдет из берегов или люди забудут все режимы жизнедеятельности. Что случилось, ты сама вышла мне навстречу? – Рем смутился и потому выбрал такой агрессивный способ ведения разговора.

— Ты решил отомстить мне за прошлое поведение? Да ладно. Я сегодня ночью почти не спала и даже плакала немного...

— Ты нарушила режим... Это серьезно. Расскажи мне, что стряслось.

— Ничего не стряслось. Ты же станешь сегодня держателем. А потом...

— А потом я уйду... Что-то мне все сегодня говорят, будто я уйду. Мама, а теперь ты... Я не собираюсь уходить.

— Многие держатели уходят.

— Но ты, что ты хочешь всем этим сказать?

— Неужели ты не поможешь мне? Я не хочу... чтобы ты уходил...

— Хорошо, что ты мне об этом сказала, славная моя. Я бы так и не решился признаться тебе. Не горюй, я обещаю не уходить.

— Правда?

— Честно. Извини, мне пора.

Рем смело поцеловал Николь и в режиме повышенной скорости пешеходного перемещения заспешил к Мыследержателю. Николь глядела вслед ему с грустью.

“- Сударыня, можно к вам на колени? - Нет, милорд. - Виноват. Можно голову к вам на колени? - Да, милорд”.

Приблизившись к Мыследержателю, Рем уже восстановил нормальный режим делового перемещения и успевал к назначенному часу. Вокруг здания всегда чисто, здесь очень тщательно прибирают и следят за всем. Святое место...

В холле Рема встретил инструктор, расспросил его о самочувствии и о домашних и неспешно повел в главный зал Мыследержателя. Устойчиво пахло озоном, все блестело в идеальном порядке, а в зеркальных стенах, слегка искривившись и немного надломившись, отражались инструктор и Рем.

В просторном главном зале вдоль все тех же зеркальных стен, кои завершались зеркальным же куполообразным потолком, стояли мягкие кресла для команды резервных держателей. Здесь же ожидала смена, здесь же держатели проводили первые минуты после смены с кружкой сладкого чая. Посередине были установлены на расстоянии метра друг от друга два специальных кресла, массивных, широких, внушительных. Инструктор говорил о множестве кабелей, адаптеров и других устройств, которые находятся в корпусах кресел. Левое кресло было пусто. Рядом, на столике, лежал специальный шлем с множеством длинных торчащих иголок на внешней поверхности. Это шлем держателя. В правом кресле сидел держатель в таком же шлеме, очень напряженно впившись пальцами рук в подлокотники кресла и ногами в пол. Он работал, и Рем должен будет сменить его.

— Ты, я вижу, уверен в себе, – обратился инструктор к Рему. – Это хорошо. Садись вот сюда, у стены, две минуты в режиме полного расслабления. Потом меняем Хлодвига. Ну, Рем, ни пуха...

Две минуты Рем расслаблялся полностью. Достойное упражнение. После него как новенький. Рем встал с кресла готовый ко всему. В нем кипели огромные жизненные силы, отдаваемые для удерживания мысли. Он подошел к рабочему креслу держателя, надел шлем, опустил затемненную защиту глаз и уселся. Сильнее запахло озоном, затрещали электроразряды под полом, пошел в правом ухе радиоотсчет. Держись, Рем, сказало радио голосом инструктора, мы сейчас потеряем связь с тобой. Шесть, пять – бубнил отсчет. Не подведи, ты хороший парень. Ну, поехали. Один, ноль – сухой громкий треск, резкое головокружение. Темнота. Нет. Непроглядная темень. Нет. Абсолютно черное пространство.

Кувыркаясь в черной реке, волн которой он даже не видел, Рем начал осознавать. Рем осознал, как много знания хранит в себе Мысль. И понял ничтожность своих знаний. И понял: обычным людям не получить этих знаний, у них не так устроен мозг. Только держатель может. И понял: дело в резонансной частоте мозга. И понял: человек может сам выбирать себе режим жизнедеятельности и даже создавать новый. И понял: Мысль нужно держать. И понял: Мысль – это информация, большие объемы информации, и они ему теперь доступны. И понял: их Мысль ничтожна по сравнению с другими мыслеобразующими потоками. И понял: они могут быть ему доступны, когда он исчерпает этот поток. И понял: он уйдет когда-нибудь на поиски тех потоков. Через пространство и время. Они теперь ему не помеха. Он легко держал мыслеобразующий поток и впитывал из него знания. Из него получался настоящий держатель Мысли.

Затем понял: он никогда не сможет рассказать об этом людям – ведь основной канал мысли им недоступен, они обучаются с помощью небольших энергетических ветвлений с пониженной частотой. Он не смог себя представить в роли разрушителя людских судеб... Да и как им объяснить? Они не поймут.

Четыре часа Рем удерживал мысль с легкостью и непринужденностью. Во всяком случае, так ему казалось. Он пришел в себя в кресле возле стены, усталый и вспотевший. С чашкой чая в ладонях, ибо руки его дрожали, и он удерживал чашку двумя руками. Попей чаю, советовал инструктор, попей и на три минуты как следует расслабься.

Выйдя на улицу, Рем еще пять минут наслаждался спокойной солнечной погодой. Режимы его уже не волновали. Он просто думал. Думал: что ему делать? Как поступить? Он обещал остаться. Обещал маме и Николь. Но ему не жить без знаний. Его мозг потеряет возможность питаться и умрет... А у некоторых не умирает... А может, они очень больны... Деградируют... Мозг должен питаться... А может...

Есть много, друг Горацио, на свете...

Никуда не торопясь, прогулочным шагом, с задумчивым выражением лица двигался Рем по идеальной асфальтовой дорожке, ведущей прочь от Мыследержателя. В этой Вселенной и в этом времени ему спешить было незачем. По крайней мере, сегодня...

Тайна мировых линий

Стань тенью для зла, бедный сын Тумы,
и страшный Ча не поймает тебя.
Алексей Николаевич Толстой.
“Аэлита”

Утро ли было, день ли, солнце чертило по небосводу свою пологую гиперболу, а весь мир двигался в лето. Олежка глядел в небо, где скользили, картинно раскинув крылья, речные чайки. Маленький городок стоял на берегу залива большой реки, и Олежка часто ходил на набережную, отделенную от города полосой гигантских сосен. Он подолгу таращился в ясное небо, заряжался настроением и желал единения с природой.

Сегодня с утра Олежка шатался по набережной, сбивая ноги в новых ботинках. Настроение было около шести шаров, и он слегка щелкал парой степ-движений, заученных по журналам в прошлом году. Но набережная была почти пустынна, и мастерство новоявленного степиста оценить было некому.

Вдруг Олежке это не понравилось, и он рванул через сосновый бор к площади. Выбравшись на тротуар, он закурил и зашагал вперед. До площади было не более ста метров. Навстречу ему двигались две симпатичные девчонки, и он решил эффектно швырнуть цигарку в урну, сделав при этом несколько степ-щелчков, и галантно поклониться. В урну он не промахнулся, но нога при движении зацепилась за куст газона, и Олежка чуть не рухнул на асфальт. Девицы обменялись смешками, помахали Олежке и пошли дальше, болтая о своем. Ну и ладно – Олежка повторил танцевальную программу уже так, для себя, вспомнил, что шел к площади, и потопал дальше.

Не знаю, какой ветер дул и где сплелись мировые линии, но на площади все было не так. Перед “Горизонтом” – сонмище всяческих тряпок, флажков, шаров, повозок. Пространство, огороженное размалеванным фанерным забором, имело сцену и скамейки. Театр под открытым небом. Имелись также ворота, распахнутые в зал и увенчанные надписью – “Независимый театр “Теллурий”. У ворот, за столиком, потрясая билетами и удерживая банку для денег, сидел зазывала, оглашая окрестности знаменитым – “Кто возьмет билетов пачку...” Из-под реквизитского замызганного колпака на лоб вылезала хорошо гримированная рубленая рана – топором кто-то въехал.

Театральный трибун зацепил Олежку взглядом и заорал во всю глотку:

— О, молодой человек, истинный театрал, у вас это на лице, в душе и в сердце, вы будете актером, черт возьми, я всю жизнь в театре и знаю, что говорю. Купите билет себе и своей девушке.

А почему нет, подумал Олежка, куплю и пойду искать девушку. Он отсыпал горластому и взял две разноцветные картонки с надписями “Независимый театр “Теллурий” и, ниже, “Отелло”.

А горлопан снова орал, как мегафон:

— Девушка, у вас на лице любовь к театру. Единственная гастроль, актеры с мировым именем, не пожалеете.

Олежка оглянулся и увидел хмурую девицу с молочными бутылками в авоське. Косы сбегали на грудь, облеченную в серую водолазку, а взгляд не предвещал ничего хорошего. В два движения Олежка был рядом и протянул безмолвно одну из своих картонок. Выразительные глаза девушки обежали взором его лицо, в них мелькнуло что-то живое, девушка взяла билет и, также молча, сунув его в карман джинсов, пошла прочь.

— Девушка..., – громко, но безнадежно сказал ей вслед Олежка – стройная фигурка удалялась.

— Ну и ладно! – буркнул Олежка и опять продемонстрировал свои способности к степу.

— Молодец, парень, отлично. Быть тебе, парень, актером, у меня глаз верный! — весело прокричал зазывала и тут же начал склонять к сожительству с театром другого прохожего.

Конечно, актером, кем же еще, подумал Олежка, собиравшийся учиться на филолога...

Немного народу пришло на спектакль, не привыкли здесь люди к бродячим артистам. Олежка явился одним из первых, занял место поближе к сцене, был почему-то нетерпелив и чуть-чуть нервничал.

В мягком свете рампы все началось прекрасно, мавр с печальными глазами, влюбленная и потому отчаянная Дездемона и все остальные тонко и ненавязчиво вели дело к кульминации, неуловимым образом завладели вниманием зрителей, и те ни о чем ином не помышляли.

Олежка сразу попал в плен очарования героев, и взметнулась, взыграла в нем мысль об актерстве, начала оформляться в побуждение к действию, а он не сводил взора с подмостков.

Там уже шла сцена удушения. Слишком натуралистично это было, с предсмертными стонами и всхлипами сучила ногами удушаемая Дездемона, а Отелло аж вспотел от натуги, и грим его потек на висках. И когда мертвая Дездемона обвисла на руках печальноглазого мавра, Олежка заметил на ее неестественно вывернутой шее огромные синюшные отпечатки, оставленные черными пальцами.

В этой поразительной картине грянули овации, и, участвуя в общем хоре, Олежка поймал сформировавшуюся мысль. Ничего не осталось, кроме этой мысли, все существо Олежки стремилось на подмостки.

Когда разошлись зрители, Олежка пробрался за кулисы. Актеры, рассевшись в венецианских креслах, пили вино из пузатых бутылок и травили свои актерские байки. Мелькнули опять синяки на шее, рубленая рана на голове, но Олежка отогнал видение и слезно попросил принять его в труппу.

Отелло, уже снявший грим, замер с рюмкой на подъеме, вздохнул неприметно и поставил емкость на стол.

— Что ты, мальчик, спешишь, – тихо и внятно сказал он. – Время твое еще настанет, будь терпелив и настойчив. Но не сейчас. Иди себе, может, и встретимся еще, не дай Господи, – пустые глаза холодно глянули на Олежку.

Почувствовав озноб, Олежка понял – охота набиваться в труппу прошла. Но кипела в душе обида, непонятная злоба, шевелилось уязвленное самолюбие.

— Ну и ладно! Без вас обойдусь! – раздраженно крикнул он. Актеры спокойно, понимающе переглянулись и приняли на грудь.

Тогда Олежка куражисто отбил ногами несколько тактов и покинул место сие, глубоко переживая обиду.

Горластый зазывала восхищенно причмокнул:

— Быть ему актером, верно говорю...

— Не дай Бог, к нам попадет... – грустно сказал Отелло и плеснул себе еще.

А Олежка шел домой, ничего не замечая вокруг, и громко высказывал доводы в свою защиту, обвиняя оппонентов в бездушии и невнимании. Раз он задел кого-то и, не оглянувшись, не извинившись, пошел дальше. А девушка с косами, в серой водолазке и джинсах, стояла и смотрела ему вслед с недоумением. А может, с негодованием.

Олежка уехал поступать в столицу, в театральное, и все хорошо у него случилось, бодро, весело. Он поступил легко, неплохо учился, был отмечен на дипломном спектакле, где сыграл Мольера в “Кабале святош”. Получил несколько заманчивых предложений, но, не смотря ни на что, вернулся в свой городок на берегу залива большой реки, к соснам и синему небу.

И вот он снова брел среди сосен вдоль набережной и вспоминал подробности далекого дня, коротко усмехаясь своей наивности тогдашней и юношескому максимализму. Устроилось у него здесь неплохо, в местной драме готовилась премьера, где он получил роль Лаэрта.

Но мировые линии опять вышли из под контроля, изменилось положение вещей.

Навстречу Олежке шла пара: молодой человек и девушка. Парня он узнал – это был его будущий Гамлет, очень неплохой актер, но чрезмерно самолюбивый и тщеславный. А девушка узнала Олежку сама, подошла к нему и сказала тихо:

— Здравствуй. Помнишь меня?

События давние вдруг сложились в четкую мозаику, и, хотя на девушке было платье, а не водолазка и джинсы, Олежка все вспомнил.

— Узнал! – сказал он радостно.

— Здравствуй еще раз! – также тихо произнесла девушка и коротко поцеловала Олежку.

Почувствовав расплавленный металл, Олежка сконфузился, ибо не помнил имени девушки. Точнее, не знал его вовсе. Девушка обернулась к своему спутнику и сказала:

— Это мой давний знакомый... – и замялась.

— ... Лаэрт! – выпалил Гамлет, кромсая своим бритвеннообразным взглядом Олежку на кровавые куски. Но Олежке было наплевать – девушка снова смотрела на него.

Закружился этот странный треугольник. На носу премьера, парни работали в полную силу – Олежка не мог иначе, а Веня очень надеялся вернуть Наташу. А Наташа была спокойна и держала Веню на расстоянии. Олежка пытался отгадать, откуда ему такое счастье.

Но мировые линии гнули свое.

Перед началом премьерного спектакля Веня-Гамлет зашел в уборную к Олежке.

— Финальная сцена должна быть самой лучшей. Я постараюсь убить тебя очень правдоподобно. – возбужденно сказал Веня и сверкнул своим золингеновским взглядом.

— Главное – поменьше возни с поединком. Неважно у тебя с фехтованием... – наводя лоск на костюм, озабочено произнес Олежка.

— Ничего, все будет OK, дружок. – И, больно хлопнув Олежку по плечу, Веня вышел.

Они хорошо сегодня играли, с подъемом. Впрочем, премьера...

И вот отравленная Гертруда валится на пол. Валится на пол обессилевший, пораженный ядом Лаэрт, приподнимается на локте. Гамлет склонился над ним, и свет почему-то в глаза, и зрителей не видно. Реплики об отраве, короле. И дурная улыбка Вени-Гамлета. Он извлекает из складок одежды короткий испанский стилет и шепотом:

— Не видать тебе Наташи, сволочь!

Стилет разрывает Олежке грудь и устремляется к сердцу. Холодная сталь, озноб, темень...

Он услышал знакомый голос зазывалы:

— Эй, молодой человек, вы настоящий театрал...

Не было боли и страха. Стоило поднять веки, сразу бросилось – “Теллурий”. Поворот головы – и он видит Дездемону, старательно припудривающую огромные синюшные отпечатки на шее. Колыхая своим эльбрусом, она оборачивается к Олежке, и пустые огромные зрачки встречаются с глазами Олежки:

— Очнулся, мальчик. Теперь он сыграет нам Лаэрта...

Осторожно – листопад

Странная нынче осень –
Листьев все нет и нет.
Почти по В. Ланцбергу.

...очень славно прижать разгоряченный лоб к стеклу и успеть ухватить момент слияния деревьев в одну полосу. Ритмичное преображение их постепенно выравнивается под стук трамвайных колес, и тогда исчезает вагон, люди, окружающие тебя, и остается совсем немного – вот-вот начнут падать листья. Но кто же позволит просидеть долго в таком положении? Контролёр пристанет или бабуська какая-нибудь зайдет в вагон – надо уступать место. Черта с два – увидеть сейчас листопад. Ушло его время.

...не могу понять, куда он подевался. Ты уехала, и осень лишилась его. Листья, вместо того чтобы банально падать на землю, таяли. Таяли прямо на ветках, растворялись в воздухе, телепортировались в иную вселенную... Исчезла банальность, и осень превратилась в самое скучное время года.

...тысячу лет назад мы бродили по парку вдвоем, и осень была настоящей. Столько листьев под ногами, ты брала их в охапку и бросала вверх. Они падали мне на голову, а ты смеялась, кружилась, подбирала листья снова и совала мне в карманы плаща. Темнело, желтые фонари таращились на нас и мигали по очереди. Мы возвращались домой, ты варила кофе и укладывалась спать, а я выгребал листья из карманов и запирался на кухне наедине с манускриптами, фолиантами, монографиями и прочей белибердой, гадая, отчего же наш городок называется не Болдино. Время капало, и под звон капель подкралось ко мне желание заняться литературой. Стихами и беллетристикой. Эссеистикой. Новеллистикой. Я задвигал манускрипты и фолианты подальше с глаз и на цыпочках, прикрывая рукой фонарик, шел смотреть, как ты спишь. Ты улыбалась во сне...

...но уехала, и листья перестали падать. Куда? Наверное, склеивать по кусочкам скелет Тамерлана, искать первопоселения первочеловеков, раскапывать драконьи клыки длиной 1 метр 37 сантиметров. С того времени ни разу не было листопада...

...ни разу не взял перо. Не присел к столу с чашкой кофе и сигареткой. Не приходилось мне выгребать желтые кленовые листья из карманов. Не было их. Не было...

...пить пиво было приятно. Но в связи с этим приходилось также сносить неудобство – над ухом гундел Сан Саныч по кличке Кабачок. Вечно отирающийся в пивной после работы. Философ школы киников, опоздавший родиться на две с половиной тысячи лет. Ангел, уволенный из рая за неумеренное употребление спиртных напитков. Мессия без последователей...

— ...мы ходим уже пятнадцатый раз по этому кругу, – Кабачок говорил на работе о работе, но после – о человеке и токмо о нем, гадком, скверном и очень заба-авном животном. – Я не доказываю ничего, пойми, я тебе объясняю свою концепцию философскую. Даже не концепцию – квинтэссенцию оной.

...пони мы изображали. Я обычно не соглашался, мотивируя несогласие очень хорошим отношением к собственной персоне. Он громил мои доводы, развивая, утончая и оттачивая свои. Плюя на все, тянул и гнул свою животно-забавную идею. Концепцию. Мысль. Основать школу и не мучиться...

...избрал первым своим учеником. А на фиг мне его учение – листья не падают.

— ...думаешь о чем-то все время. Я скажу тебе, о чем ты думаешь. Как брюхо набить побольше, послаще. О жратве...

— ...было уже у Джека Лондона. Надоело...

— ...добавлю к этому мысли о совокуплении, получше опять же, послаще. Трахнуться со вкусом – понял? Ты погляди на них на всех! – широкий размах в пространство. – Думают о жратве и совокуплениях. Не исключаю некие социально-психологические отклонения от теории, но если смотреть в корень – базис тот же. В жратве и совокуплении. Нет разве? Ты вот стихи свои кропаешь. А зачем? За деньги – жратва, либо заморочить голову какой-нибудь дурехе и быстренько затащить ее к себе в постель...

— ...согласен почти. Но вот беда – человек существо двойственное. Как аверс и реверс. Как добро и зло. Как все на свете...

— ...Что-что? Ты уже с чем-то согласен? Прогресс...

— ...сказал – почти. Мне нужна другая половина – я туда помещу нетривиальное желание любить и творить.

— ...извращенец философский. Никакого дуализма, ни за что. Пример на твоем собственном опыте: Майка твоя все еще драконьи зубы раскапывает. Это, братец, не что иное, как разрушенные иллюзии. Осознать себя животным, – это ладно. Но осознать животным самого близкого из стаи, можно сказать – любимого, человека – это удар. Она вдруг представила полное отсутствие других желаний, кроме жратвы и трахания, и все... Это, дружок, нокаут...

— ...лучше отвяжись. Впрочем, мне все равно...

— ...нет, обоснуй. Чего сиднем сидеть.

— ... листья не падают.

— ...природа, однако, живет по другим законам. Мировой сдвиг, ядрена мать. Отзовется он нам еще. Но тебе-то что до этого?

— ...творилось хорошо в листопад...

— ...рассказать мою теорию о реакции природы на человека...

— ...иди уж, Кабачок. Тошнит от твоих слов.

— ...ладно, чего там. Завтра пива попьем?

...пошел к Светке. Мы давно знакомы, со школы еще. Она с самого детства живописует на своих холстах свою весну – добрую, веселую, смешную – характер такой. Продаёт картины за бесценок, кое-как кормится с этого. А иногда якшается с мажорами какими-то, но надоедает ей быстро, и гонит их бесповоротно. И вечно сама пристает с душеспасительными беседами ко всем скорбным и страждущим. Рядом с ней хорошо, болтает много, остановить невозможно – я ее слушаю.

— ...черт меня дернул – я сегодня рисовала осень. – Она швырнула окурок в “бычковый” угол – там для этих целей стояло эмалированное ведро. – Смотри, как падают листья...

...падали, как в сказке. Так не бывает. Хотелось увидеть этот сон, и я знал – такой сон я непременно увижу.

— ...спасибо, Светка. Ты просто гений. Не знаю, как тебе это удалось, но просто здорово. – И в губы ее, по-настоящему.

...захлопала глазами, не понимая ничегошеньки.

— ...все, иду. – И еще в губы.

...темень крадется неслышно. Стук трамвайных колес помогает вагону держать ритм. Но не так просто попасть домой.

— ... гляди, вот черт. – Это вопит вагоновожатый.

...по виду похожая на кристаллическую решетку алмаза, колыхалась пирамидка из желтых кленовых листьев. В таком положении удерживал их разведенными руками парнишка лет десяти. Глазастый, лохматый, в футболке, шортах и кедах на босу ногу – и не холодно, сидел он рядом по-турецки и управлял пирамидкой. Мягко повел ладошкой – листья поочередно перевернулись другой стороной. Еще повел – и пошла завораживающая игра движений.

— ...привет. Как это ты... делаешь?

— ...читал. Просто. Интересная книга такая. Там мальчик думал с помощью листьев. На пятак. Чешир-р-рский кот...

— ...погоди, малыш...

— ...именно, “Малыш”. Так и называется – “Малыш”.

— ...ладно. Скажи только – ГДЕ ТЫ ВЗЯЛ ЛИСТЬЯ?

— ...дальше. Впереди... – он мотнул головой в сторону парка. Рук не оторвать – занят.

— ... скорей. – и на ходу прыгнул в вагон.

...вагон рванул. Мелькнула желтая табличка на столбе – “Осторожно – листопад”. В парке, на скамейке, сидела Светка, а рядом стояла ее осенняя картина. Падали листья. На асфальтовую дорожку, на трамвайную линию, на газон... На землю. И вот уже смеялись, моргая, фонари, все кружилось в вальсе, и всем стало весело и легко. “Все влюблены и все крылаты...”

...главное теперь – не отрывать лоб от стекла...