Татьяна Кривецкая

Рисунки Е.Нистратовой

Медведь в овсах

Декабрьским вечером накануне сочельника, закончив работу, я зашёл перекусить в ресторанчик, находящийся неподалёку от редакции нашего журнала, на противоположной стороне улицы. Шёл мелкий противный дождь, рассеянный в водяных брызгах свет уличных фонарей, рекламы и разукрашенных рождественских витрин придавал городу особенный, фантастический вид. Мокрые автомобили подобно амфибиям медленно проплывали по блестящим лужам.

В который раз я подумал о том, что всё-таки человек смог изменить окружающий его мир: ведь всё в этом городе, от асфальтовой мостовой до искусственного освещения, всё, не считая нескольких чахлых деревьев и дождя, – было создано разумом людей, их руками. Когда мне в голову приходили подобные мысли, по телу всякий раз пробегал лёгкий холодок: то ли от осознания собственного величия, то ли от полной непостижимости той силы, которая заставляет нас двигаться по пути технического прогресса всё дальше и дальше. Куда-то заведёт нас этот путь?

Размышляя подобным образом, я зашёл в ресторанчик, в котором, несмотря на ненастную погоду, было так много посетителей, что мне даже не удалось занять отдельный столик. Впрочем, я ничего не имею против случайных собеседников: профессия репортёра и состоит в умении общаться с незнакомыми, а подчас и неприятными и даже странными людьми. Моим соседом на сей раз оказался ничем не примечательный, щуплый, азиатского типа мужчина лет примерно сорока в дорогом, но давно не глаженом костюме и с небрежно завязанным галстуком. По его внешнему виду, а также по тому аппетиту, с которым он поглощал свой ужин, я заключил, что передо мной старый холостяк, к тому же, скорее всего, занимающийся научной деятельностью. Так оно и было. Разговор между нами завязался довольно быстро.

— Что вы так смотрите? Удивляет, что я ем овсянку на ужин? – спросил он, и тут же, не дав мне ответить, продолжил: – Исключительно полезный продукт, если хотите знать. Рекомендую. Способствует продлению активного периода жизни, в том числе половой.

— Вы, должно быть, врач? – предположил я, присаживаясь.

— Почти угадали. Позвольте представиться – доктор Чен, сотрудник института геронтологии. Руковожу лабораторией.

Я назвал себя. Подошёл официант. Вопреки совету Чена, я заказал ростбиф с гарниром – очень хотелось есть.

Мы разговорились. Я сообщил доктору, что пишу статьи для научно-популярного журнала, он рассказал кое-что о своей работе. Встреча с таким исследователем произошла как нельзя кстати: я давно уже искал достойную тему для репортажа. Было бы непростительной безответственностью не использовать возможность навязаться с визитом в лабораторию к этому доктору, что я и не преминул сделать.

На следующее утро я отправился туда, предвкушая почти сенсационный репортаж. Институт геронтологии находился в старинном, очевидно, ещё викторианской эпохи здании с высоким цоколем и каменными львами у входа. В вестибюле дежурил охранник. Осведомившись о цели моего прихода и внимательно изучив предъявленное ему удостоверение личности, он связался с доктором Ченом по внутреннему телефону и, получив положительный ответ, любезно проводил меня до лифта. Я поднялся на четвёртый этаж, где находилась лаборатория. Чен встретил меня на пороге.

— Предупреждаю: никаких секретов я вам не продам, – улыбнулся он своей загадочной восточной улыбкой. – Так что на сенсацию не надейтесь. Хотя для вашей околонаучной аудитории это сообщение, несомненно, будет представлять определённый интерес. Особенно для дам. Наша лаборатория занимается изучением влияния сна на продолжительность жизни человека. Точнее, не сна как такового, то есть того периода, когда сознание человека отключается и организм работает в другом режиме; сна как процесса переработки накопившейся информации. То есть собственно сновидений. Давайте пройдёмся по лаборатории.

Мы зашли в хорошо освещённое, чистое, с выложенным кафелем стенами помещение. Доктор Чен повёл меня мимо напичканных множеством разнообразных приборов прозрачных боксов с подопытными животными.

— Вот две крысы, – остановившись у одного из пластиковых ящиков, продолжал он. – Обе посредством наркотика введены в продолжительный, я бы даже назвал его летаргическим, сон. Опыт длится уже сто четырнадцать дней. Условия содержания подопытных – температура, питание и т.д. – одинаковы. Разница состоит в том, что одна крыса видит сны, а другая – нет, поскольку у неё заблокирован определённый участок мозга. Обратите внимание: обе крысы из одного помёта, говоря человеческим языком – близнецы.

— Не может быть! – воскликнул я.

Действительно, одно животное выглядело значительно моложе. Молодая крыса лежала неподвижно, вытянув лапки, животик её медленно и ритмично поднимался и опускался, гладкая шёрстка блестела. Её напарница, поседевшая и поблекшая, металась во сне, рискуя оторвать подведённые к её голове проводки, что и случилось бы, не будь она пристёгнута специальными ремешками.

— Неужели это из-за сновидений? – не веря своим глазам, переспросил я доктора.

— А как вы думаете?! Ведь сон, как я уже говорил, есть ни что иное, как процесс переработки информации, получаемой нашим мозгом. Когда мы спим, его нервные клетки, хотя и находятся в заторможенном состоянии, но всё же работают, расставляют всё на свои места, систематизируют информацию, которая не всегда бывает приятной. Иногда во сне мы видим то, от чего получаем потрясения, сравнимые с реальными, что разрушает нашу нервную систему. От кошмара, увиденного во сне, можно иногда поседеть. Мы просыпаемся в холодном поту, чувствуя себя разбитыми и больными, вместо того, чтобы отдыхать. А так как треть жизни мы проводим во сне, то можно подсчитать, насколько укорачивается наше существование из-за таких тяжёлых сновидений. Взгляните ещё раз на эту крысу, накачанную наркотиками – можете представить, в каких Палестинах она сейчас пребывает и чего ей будет стоить это путешествие.

— Значит, стоит только перестать видеть сны – и наступит омоложение? В семьдесят лет мы будем выглядеть юношами? Гениально! – не мог я удержать своего восторга.

— Погодите радоваться, – улыбнулся Чен. – Не всё так просто. Идёмте дальше.

Мы остановились у следующего бокса. Тощая сутулая лаборантка набирала в шприц лекарство, готовясь впрыснуть его подопытному животному.

— Принимайте гостя, Дина! – профессор фамильярно шлёпнул девицу по костлявому крестцу, отчего та расцвела на глазах. Дина занималась парой крыс, но уже не спящих, а бодрствующих. Одна из них, выглядевшая постарше, вела себя довольно активно, у второй же, юной на вид, были парализованы задние ноги.

— А вот что происходит после окончания эксперимента. Крысы, не видящие снов, как правило, погибают или получают апоплексический удар. Я нахожу этому лишь одно объяснение: непереработанная во сне информация приводит к перегрузке мозга. Это также подтверждается экспериментом. Взгляните сюда (он подошёл к очередному ящику с крысами): у одной из них посредством специальных датчиков с помощью электромагнитных сигналов мы списываем на лазерный диск всю накопленную за день информацию и вводим её в мозг другой крысы. То есть первая спит без сновидений, а все кошмары достаются её соседке. После того, как информация переработана, мы делаем обратный ход – переписываем сигналы мозга второй крысы и перед пробуждением вводим их первой. Таким образом, первая крыса получает готовый продукт – сглаженные, так сказать, причёсанные впечатления. Которые не вызывают стресса. Результат налицо – вы видите, что первая подопытная выглядит значительно моложе.

— А вторая стареет в два раза быстрее! Ведь её мозгу приходиться работать за двоих!

— Вы исключительно понятливы, – улыбнулся снова Чен.

— Да, но ведь первая крыса получает переработку не только своих впечатлений, но и второй крысы?

— Совершенно верно, молодой человек. Но, заметьте – без стрессов, без стрессов...

— Но как же тогда быть с человеком? Кто согласиться продлевать жизнь другому за счёт сокращения своей собственной? Не думаете ли вы, что ваши опыты могут вызвать протест общественности?

Доктор замахал руками, как бы отбиваясь от меня.

— До чего вы, журналисты, настырный народ! Не успели дослушать до конца, а уже делаете свои выводы. Мы пока экспериментируем только с животными. Кроме крыс у нас, кстати, есть хомяки. Как вам известно, зимой они впадают в летаргический сон. Для этого им не нужны никакие наркотики, как в первом опыте на крысах, который вы изволили видеть. Впав в такое состояние, они, естественно, практически не получают информации извне. Мы воспользовались этим и ввели сигналы, списанные с мозга крысы, спящему хомяку. После переработки крыса получила их обратно. А поскольку у хомяка отсутствовали собственные впечатления, можно с уверенностью сказать, что крыса получила продукт своих снов в чистом виде.

— Да, но сны-то видел хомяк! Разные виды, разное восприятие мира!

— Страх, гнев, радость, любовь – всё это эмоции, одинаково свойственные всем позвоночным – от грызуна до примата. Усмирение, укрощение эмоций – вот главное назначение сна.

— Не проще ли доверить это компьютеру? – предположил я. – Ведь его процессоры гораздо “умнее” наших серых клеток!

— Компьютер, мой друг, к сожалению – нет, скорее, к счастью, – лишён всех человеческих и животных чувств. В противном случае он не усвоил бы и таблицы умножения. Так что “сон-френда” следует искать среди животных. В общем-то я, кажется, уже нашёл. Хотите, познакомлю?

В соседней затемнённой комнате, в большой клетке лежало и сопело грузное косматое существо. При ближайшем рассмотрении оно оказалось медведем гризли.

— Это балу, – полушёпотом представил своего “коллегу” доктор Чен, – дрыхнет второй месяц.

К голове медведя от многочисленных приборов тянулись проводки и проволочки, отчего у Балу был очень умный вид.

— Он уже участвует в экспериментах? – так же шёпотом спросил я.

— Об этом ещё рано говорить. Мы только начинаем. К весне, я надеюсь, будут кое-какие результаты.

Мы расстались с профессором, довольные друг другом. Я получил готовый репортаж, профессор, поделившись информацией, потешил своё тщеславие. Вскоре моя статья была опубликована. На редакцию обрушился шквал звонков и писем, в основном от дам “бальзаковского” возраста, желающих вернуть утраченную свежесть, и от старых ловеласов, не могущих смириться с внезапно настигшей их импотенцией. Многие предлагали себя в подопытные, надеясь омолодиться. Наши автоответчики буквально плавились на глазах. Впрочем, постепенно шумиха вокруг этого вопроса стихла, как и следовало ожидать.

* * *

Доктора Чена я встретил уже в марте, в том же самом кафе. Он узнал меня, едва я только вошёл, замахал приветливо рукой, приглашая за свой столик. Выглядел он изрядно помолодевшим, хотя определить возраст у китайцев довольно трудно. Перед Ченом стояла двойная порция овсянки и какой-то розовый сироп.

— Ваши эксперименты, очевидно, проходят успешно? – предположил я. Можно было бы и не спрашивать: радостная физиономия Чена говорила сама за себя.

— Как поживает Балу? – вспомнил я о медведе.

— Вышел из спячки. Отправлен на отдых в зоосад. А я прекрасно отдохнул благодаря ему. Спал как убитый, а потом получил свои биосигналы в пережёванном, так сказать, виде.

— Боже мой! Вы не побоялись?! – воскликнул я. – Но вы же не можете предвидеть все последствия! Ведь медведь по уровню интеллекта стоит гораздо ниже любого дауна! Что, если это вредно повлияет на ваш мозг?

— Друг мой, не стоит так осторожничать! Если человеку можно пересадить почку свиньи, то почему вы не допускаете трансплантацию мысли? Я никогда так хорошо себя не чувствовал. Если хотите, я даже обогатился духовно, в чём-то стал поэтом. Представьте себе: ночь, поволока тумана над рекой, звёздный песок, запорошивший глаза, серебристые метёлки овса в лунном свете... Этот сладкий вкус молодых овсяных зёрен, вкус свободы... свежий холодок по шерсти... – Чен закатил глаза, смакуя свои впечатления.

— Да, я понимаю, что это мысли Балу, – продолжил он. – Какая-то остаточная информация перешла ко мне от него. Но ведь я со своей человеческой логикой способен отличить медвежьи мысли от своих собственных и просто отбросить их, не так ли? Главное – я чувствую себя бодрым и свежим, как в годы юности, когда ходил в походы с отрядом скаутов. А медвежьи инстинкты не опасны интеллекту гомо сапиенс, коими мы с вами являемся. Они скорее придают силу и быстроту реакции, чего нам так не хватает в наших мегаполисах. Мои эксперименты – ещё один из способов приближения к природе. Кстати, не желаете попробовать? Вот вам ещё один повод для репортажа.

— Пожалуй, я пока не готов к этому, – вежливо отказался я.

— Вы меня разочаровываете, юноша, – огорчённо улыбнулся профессор Чен. – Да, нынешнее поколение весьма прагматично. Нет в вас любви к риску, к неожиданным поворотам, всё вы просчитываете, стараетесь предугадать. Вы уже наполовину киборги. Но вы не понимаете того, что наука и цивилизация перестанут развиваться, если человечество полностью избавится от инстинктов. Интеллект – лишь вершина инстинкта, и, как дерево без корней, не может без него существовать.

— А как же искусственный интеллект? – не согласился я.

— Вы наивны, молодой человек. Инстинкт правит бал в этом мире. С его смертью погибнет и разум. Не зря господь создал нас такими мягкими и чувствительными. Он знал, что делает.

Чен полил овсянку сиропом и, зачерпнув полную ложку каши, отправил её в рот, не скрывая охватившего его восторга.

— Вкус... Какой девственный, первобытный вкус! – промычал он с набитым ртом. – Всё-таки приходите в лабораторию. Клянусь, не пожалеете.

Мы расстались с улыбчивым доктором, на сей раз, как оказалось, навсегда. Через полгода после публикации моего репортажа наш главный редактор попросил меня продолжить тему, сообщив по секрету, что этим материалом интересуется одна очень высокая особа. Я отправился в институт, где меня ждал неприятный сюрприз: оказалось, что лаборатория закрыта. Из сотрудников я обнаружил одну лишь знакомую – тощую и костлявую Дину, которая и сообщила мне все подробности.

— Доктор Чен в клинике, – на глаза её навернулись слёзы. – Не выдержал нагрузки, случилось психическое расстройство.

Она рассказала, что профессор был задержан полицией в частном владении одного фермера, на пасеке, где ломал и крушил ульи. Изрядно покусанный пчёлами, Чен оказал сопротивление приехавшим по вызову стражам правопорядка, обнаружив при этом нечеловеческую силу. Одного из полицейских он буквально измял как газету, после чего второй был вынужден применить оружие. Чен был ранен в ногу и доставлен в госпиталь. Медицинская комиссия признала его невменяемым, и теперь он переведен в психиатрическую лечебницу. В посещении отказано всем, кроме родственников.

— Мы так любили его, – всплакнула Дина. – Такой весёлый, добрый человек! Занимался с нами китайской гимнастикой, причём совершенно бесплатно. Говорят, он впал в сомнамбулическое состояние, общение с ним невозможно.

— А что с медведем? – не мог не поинтересоваться я.

— Балу? Он в зоопарке. Если хотите посмотреть на него, можем сходить туда вместе.

Она состроила мне глазки.

* * *

У клетки с медведем было многолюдно. Гид, показывая на зверя, объяснял:

— Исключительно интересный экземпляр! До того, как попасть сюда, несчастный подвергся психологическим опытам в одном из научных институтов. Теперь его практически невозможно поставить на четыре ноги – целый день ходит на задних лапах!

В такт словам гида медведь неожиданно продемонстрировал движение у-шу, чем привёл толпу зевак в неописуемый восторг.

Мне стало всё ясно. Произошло то, от чего я предостерегал профессора с самого начала: как бы в соответствии с законом сообщающихся сосудов Балу начал интеллектуально расти, доктор же, наоборот, скатился до уровня инстинктов.

Я от души сочувствовал бедняге и желал ему скорейшего выздоровления. После визита к медведю мы с моей спутницей зашли подкрепиться в ближайшее кафе. Она заказала овсянку...