В одном провинциальном городке жил человек. Больше всего на свете он любил писать рассказы. Короткие и не очень. Но показывать их кому-либо стеснялся. Знал, что талантлив. Самобытен. Но стеснялся. Прошло много-много лет. Человек бросил писать, потому что понял - все зря. Все - суета сует. Однажды ночью он собрал свои рукописи и сжег. И медленно сошел с ума. Спустя некоторое время он умер. Этого человека звали Антон Чехов. Обыкновенное имя. Никому ничего не говорящее. А ведь все могло быть по-другому, если бы...
Я ждал этого несколько дней, и каждый из них стал для меня чем-то вроде праздника. Предвкушая невероятное удовольствие от свершения задуманного, я млел от восторга и одновременно отметал всякие мысли, что этого может не произойти. Этого не произошло: я умер накануне, ночью, во сне, счастливейшим из смертных.
Открыл глаза, прислушался... Тишина...
Сейчас встану с постели, и снова нужно будет делать не то, что хочется, а то, что нужно. И так каждый Божий день. Каждый день - вокруг люди, которые требуют от тебя исполнения различных обязанностей. "Ну что ты сел, заняться нечем? Сходи туда, принеси то, сделай се..."
О, как же мне все надоело! Ну хоть бы несколько мгновений одиночества, ну хоть бы чуть-чуть свободы... Вылезать из-под теплого одеяла просто страшно, под ним так уютно, приятно, а снаружи... Полежишь подольше - и уже придут с упреками: "Сколько можно нежиться в постели, совесть у тебя есть?"
Нет у меня совести, нет, нет, нет, оставьте меня в покое ради Бога...
Странно, никто не приходит, не стоит над душой. Вымерли все, что ли?
Значит, так. Подъем, ноги в тапочки, и - полный вперед! В зале никого, в другой комнате - пусто. Прихожая, туалет, ванная, кухня - ни души. Неужели сбылась мечта? Не верю глазам своим. Свобода! Сейчас включу телевизор, послушаю музыку, дочитаю книгу - второй месяц дочитать не могу. Да мало ли чем можно заняться в свое удовольствие?! Прежде всего следует умыться, а потом...
Что это? Щелкнул замок, скрипнула входная дверь... Конец свободе!
Как получилось, что тетка Федора вдруг забеременела и к осени родила, никто не знал, только Богу, вероятно, и было известно. Муж ее давно "сгорел" от изрядной дозы самогона, сосед Василь, который за Федорой молодецки ухлестывал, сгинул в тюремное небытие и физически был далек от полового воздействия, остальные мужики были далеки от мысли сотворить подобное, потому что, по выражению Кольки Петрова, выпускника шестилетней местной школы, были "мальчиками не первой свежести", и их больше интересовала внешняя политика государства, чем политика тела. Сей случай оставался загадкой местного значения.
"Видимо, империалистическая диверсия," - думали некоторые селяне, объяснявшие этим непробиваемым аргументом странные явления и не принимавшие ни в какую заметное потепление в международных отношениях. Наиболее передовые люди села тактично, в меру своего воспитания помалкивали, предпочитая почесывать квадратные затылки, удивляясь произошедшему. То ли страшный грех, то ли непорочное зачатие... Да, было над чем поразмыслить. Вот незадача, в трудное положение попала тетка Федора.
"Эх, мама! - вздыхала старшая дочь Светка, - аборт нужно было делать, учить тебя еще надо."
"Лишнего рта нам не хватало!" - вторил ей рыжий Петька, вылитый сосед Василь.
В другое бы время тетка Федора отхлестала бы Светку, дала затрещину Петьке, но нынче любая реплика сходила им с рук.
Безрадостным было появление в семье отпрыска Ваньки Батьковича - безнадежно обреченного на тяжкое существование. Стоит ли объяснять, что незаконнорожденное создание впитало в себя проявление социальной несправедливости с пропавшим молоком матери в самой полной мере. Дело в том, что бедная тетка Федора и сама не знала, не ведала, откель Ванька взялся...
Односельчане прозвали мальчишку "гадкий утенок".
В нашем городе и, кажется, на всей Земле, стоит страшная жара. Дождя не было так давно, что с трудом верится в его существование в природе...
Истекающий потом автобус подкатывает к разморенной площади, и я прошу шофёра остановить. Вот я и вернулся домой после долгого отсутствия. Встречай, Родина, блудного Чайлд Гарольда!
В квартире нашей никого нет, воздух в ней, как кисель, но все же в помещении лучше, нежели на улице. Я ложусь на ворчливый диван и стараюсь ни о чем не думать. Наконец засыпаю, и снится мне удивительный сон: будто бы бреду я под палящим солнцем по пустыне, переваливаюсь через барханы и натыкаюсь на тебя, закопанную по шею в песок. Я ложусь и целую тебя долго, страстно, ибо не встречаю достойного сопротивления...
Откуда-то сверху на меня сыплется песок... я просыпаюсь. На моих губах вкус твоих сладких губ, я помню его с тех самых пор, как впервые поцеловал тебя дождливым осенним вечером.
Этот промозглый вечер теперь представляется галлюцинацией, вызванной нынешней жарой в нашем городе и на всей Земле.
Толпа гудела, как рассерженный улей. Десятки пар глаз со все усиливающимся нетерпением глядели на кованную железом дверь. Каждый готовился к предстоящему штурму и уже вел борьбу с соседями, оттесняя их локтями и стараясь хоть на миллиметр продвинуться ближе к заветной цели - к двери. Волнение заметно возрастало.
И вот, когда оно достигло точки кипения, дверь медленно стала открываться. Тут же в образовавшуюся щель ринулись люди, подталкиваемые собственным желанием и чужим напором. Гудение толпы превратилось в рев, стоящие сзади торопили передних, усматривая в их действиях недостаточную расторопность.
Передние молча протаривали себе путь, сталкиваясь друг с другом в узком проходе, безжалостно топтали упавших. Наконец, под аккомпанемент нечеловеческих криков, двери начали закрываться. Некоторые, чувствуя, что они не успевают просочиться в сужающийся проем, пришли в бешенство; когда дверь закрылась, толпа отхлынула, равнодушно оставив лежать на земле пятерых раздавленных и еще одного, которому зажало дверью кусок одежды.
Через несколько минут люди беззаботно переговаривались, забыв, что совсем недавно готовы были убить друг друга за возможность проникнуть за дверь. Спустя два часа они вновь станут врагами, как только дверь начнет открываться...
Иванов был жуткий алкоголик, пропивал все деньги дочиста, но в кармане у него всегда лежала купюра достоинством 5 долларов. С ней Иванов никогда не расставался, что бы в жизни не случалось. Однажды произошла трагедия: Иванов потерял-таки купюру. Так и не сумев выйти из транса, он повесился в подвале собственного дома.
Некий Петров, не менее жуткий алкоголик, чем Иванов, случайно нашёл эти 5 долларов и на радостях закупил отравленной водки у прохиндея Сидорова. Надо отметить, что прохиндей Сидоров спиртного не любил, а был слаб до женского пола. Пятью пресловутыми долларами Сидоров расплатился за бурную ночь со своей любовницей, вдовой алкоголика Иванова. Этой суммы вдове показалось недостаточно, и она в сердцах зарубила Сидорова топором. Испугавшись пагубных последствий, вдова наложила на себя руки. О, проклятые деньги!
Мы с друзьями уговорились встретиться на окраине города у старого монастыря, вблизи которого намечалось народное гуляние; почему-то никому из нас не пришло в голову уточнить место встречи, - монастырская территория занимала площадь немалую. Я заранее предполагал, что придется много времени провести в поисках, и не ошибся - мои поиски не увенчались успехом. Было довольно жарко, и я в своем длиннополом черном пальто смотрелся несколько нелепо, даже смешно. Народ веселился небольшими группками, не обращая на меня и мой вид никакого внимания.
Вдруг кто-то схватил меня за полу пальто и принялся неистово дергать её. Мне стоило немалых усилий вырваться, но вслед за этим я попал в новую ловушку, - несколько незнакомцев принялись рвать на мне одежду, хватать за волосы и бить куда попало. Я закричал... и проснулся. Слава Богу, это был только сон, и сон довольно странный. Успокоившись, я тотчас заснул вновь.
Около полуночи мы вчетвером возвращались домой. Настроение было приподнятое, наши шутки и смех не смолкали, раздражая засыпающих и пробуждая уснувших. У перекрестка мимо нас проследовала троица подвыпивших мужчин. Сначала они не обратили на нас никакого внимания, но потом один из них обернулся и злобно пробасил: "Эй, шпана, закурить мне, быстро!"
"Мы не курим, дядя!", - за всех ответил Коля.
"Не понял!", - незнакомец взревел так, что я почувствовал легкую дрожь в коленях.
"Чего тут непонятного, не курим мы," - невозмутимо повторил Николай.
"Ну-ка, ты, борзый, иди сюда!"
Мы в замешательстве остановились, а Коля дрогнувшим голосом проговорил: "Сам иди..."
"Что?!", - взвыл мужик и как-будто протрезвел.
Не спеша он приблизился к Николаю и страшным ударом в шею сразил его.
"Ты что делаешь, сволочь?" - в ярости я бросился на наглеца и тут же был повержен на асфальт. Струйка крови брызнула из носа на светлую рубаху, в голове зашумело. Тем временем приятели развоевавшегося прохожего подходили к нам с явно враждебными намерениями. Едва я приподнялся, как кто-то из моих друзей пронзительно крикнул: " Сматываем!"
Я чуть не потерял рассудок, увидев позорное бегство тех, на чью помощь рассчитывал.
Увы, это был не сон: сначала мне заехали ногой в лицо, потом в солнечное сплетение. Затем я перестал чувствовать боль. Насытившись гнусным избиением, троица удалилась; я же лежал на дороге, рыдая от обиды, а более от того, что лишился друзей.